Страх профессора Уоткинса

Этого высокого пожилого человека с немного сутулой, то ли от возраста, то ли от многолетних корпений над медицинскими книгами, фигурой и по-стариковски добрым лицом в Ф-1 знают все. Гонщики любят и уважают Сиднея, и хотя почти все они годятся ему во внуки, при встрече по-дружески величают его просто Проф. Он не обижается. Как и большинство пожилых людей, ко многим вещам он относится спокойно, по-философски. Но есть обстоятельства, при которых не выручает ни мудрость, ни философия. И тогда профессор Уоткинс испытывает страх. Он боится встретиться с кем-нибудь из этих мальчишек не здесь, в суетливой толчее паддока, а там, на трассе – среди обломков машин и покореженных отбойников. Ведь каждая такая встреча может стать последней…

Первое знакомство
Теплое майское утро 1978 года. Густой туман, мягкой молочной пеленой окутывающий Лондон в первые послерассветные часы, уже рассеялся. Уличные фонари погасли, и по Риджен-стрит мимо спящих у дверей элитных лондонских магазинов нищих помчались пока еще пустые туристические автобусы, когда в доме профессора медицины Сиднея Уоткинса раздался телефонный звонок.
Подняв трубку, профессор услышал бодрый голос старого приятеля – босса гоночного отделения Королевского автоклуба (RAC) Дина Деламонта. После обмена приветствиями Дин поинтересовался: не может ли Сид встретиться сегодня с одним человеком – владельцем гоночной команды Brabham и новым президентом FOCA Берни Экклстоуном. И через несколько минут услышав в трубке голос уже самого Берни, Уоткинс назначил время.
Ровно в семь вечера в дверь его кабинета в клинике постучали, и на пороге появилась невысокая фигура облаченного в великолепный костюм Экклстоуна. Сиду понравилась его пунктуальность, как и четкость, с которой собеседник изложил ему свое дело.
В середине 70-х Ф-1 переживала трудный период: скорости росли, гонки становились все опасней. Всего за пять лет с 1973 по 1977 год на Гран При чемпионатов мира погибло 12 человек (5 гонщиков, 6 зрителей и 1 судья на трассе) – почти в два раза больше, чем за десять предыдущих лет. Еще пять пилотов получили тяжелейшие травмы и лишь чудом остались живы. Формуле-1 была необходима реорганизация системы безопасности. И вот, спустя несколько дней после очередной аварии в Хараме, которая едва не стоила жизни аргентинцу Карлосу Рейтеманну, Экклстоун пришел к Уоткинсу, чтобы предложить ему стать главным хирургом Ф-1 и куратором работы медицинских служб на всех гонках чемпионата мира. Почему именно ему? Выбор Берни был не случаен.

На трех континентах

Автогонки давно стали второй после медицины страстью профессора. Когда-то, еще в Ливерпуле, восьмилетним мальчишкой он с удовольствием копался в железках в отцовском гараже. А потом, много позже, когда в середине 50-х в составе колониальных войск армии Ее Величества Сид отправился в Африку изучать влияние жары на физиологию человека, он даже стартовал в гонке. В 1955 году компания Metal Box из нигерийского городка Апапа заявила для Сида на Западно-Африканское ралли Ford Zephyr Zodiac. Уоткинсу, правда, так и не суждено было закончить ту гонку. Вскоре после старта он уступил место за рулем Ford своему напарнику, и тот вдребезги разбил машину. На этом гоночная карьера Сида закончилась. Через несколько лет Уоткинс вернулся в автоспорт, но уже в другой роли.
Спустя три года после неудачи в африканском ралли 30-летний Сидней демобилизовался из армии и, вернувшись на Альбион, устроился в нейрохирургическое отделение оксфордской клиники Radcliffe Infirmary. "В Оксфорде мне часто приходилось иметь дело с серьезными повреждениями головы и травмами, полученными в результате несчастных случаев. А близость клиники к Сильверстоуну позволяла удовлетворять мой интерес к автоспорту”, – вспоминает Сид. Прошло еще три года, и наконец работа и увлечение Уоткинса слились воедино. В 1961 году его приятель Дин Деламонт, уже в те годы руководивший спортивным отделением RAC, предложил Сиднею возглавить медицинские бригады, работавшие на картинговых гонках в Сильверстоуне и Брэндс-Хэтче. Уоткинс с радостью согласился. Вот только работа на новом поприще продолжалась недолго. Вскоре Сиду предложили место профессора нейрохирургии и кафедру в Нью-Йорке, и он уехал в Штаты. Впрочем, и за океаном ливерпулец не расстался с гонками. Дин порекомендовал Сиднея владельцам автодрома Уоткинс-Глен, и следующие восемь лет англичанин успешно совмещал медицину с автоспортом. "С 1962 по 1970 годы я регулярно работал в составе команды хирургов на Гран При США в Уоткинс-Глене и некоторых других гонках, проходивших на этой трассе”, – вспоминает Сид.
В 1970 году Уоткинс вновь вернулся на родину, стал профессором нейрохирургии. И, естественно, Дин тут же включил друга в состав медицинской комиссии RAC.
"В те годы организация медицинской службы на гонках оставляла желать лучшего. Считалось, что присутствие на автодроме во время Гран При специальной медицинской бригады вообще не обязательно, – вспоминает Сид. – И хотя еще в конце 60-х директор BRM Луис Стенли (вместе с гонщиками во главе с Джеки Стюартом) по собственной инициативе устроил в огромном трейлере, прозванном Stanley Passion Wagon ("Фургон страсти Стенли”), полевой госпиталь, который должен был путешествовать вслед за "большим цирком” по всем европейским Гран При, многие автодромы игнорировали его”. Только в 1973 году, после того как на Гран При в Сильверстоуне произошел грандиозный завал при участии 20 машин, в котором сломал ногу Андреа де Адамич, профессор Уоткинс сумел убедить руководство RAC в необходимости возить трейлер Стенли на каждый Гран При.
А еще через пять лет Берни Экклстоун предложил Уоткинсу стать "главврачом” Формулы-1. Дебют Сида в этой роли состоялся на Гран При Швеции. Тогда он и начал схватку со смертью, которая продолжается вот уже более двадцати лет.

Первая потеря

Собственно, предыдущие два десятилетия своей жизни Уоткинс занимался тем же, с той только разницей, что раньше, оперируя в клинике, он почти никогда не знал своих пациентов. А в Формуле-1 многие из них были его друзьями. И каждое поражение в этих схватках со смертью отдавалось в сердце Сида невыносимой болью. Особенно горькой была для Уоткинса первая потеря.

10 сентября 1978 года, Гран При Италии, Монца
"Я часто возвращаюсь в мыслях к тому длинному дню в Монце… Рано утром, когда могучие кроны вековых деревьев Королевского парка были еще едва различимы в утреннем тумане, я приехал на трассу. Побеседовав с итальянскими хирургами, побродил по паддоку и зашел в моторхоум Lotus переброситься парой слов с Андретти и Петерсоном. С самого начала этот уик-энд складывался для Ронни скверно, его преследовали постоянные проблемы с машиной, но перед гонкой они с Марио были в очень хорошем расположении духа, много шутили…
Через несколько секунд после старта над первым поворотом взметнулась огромная стена огня и дыма. Перед входом в "бутылочное горло” Arrows Патрезе толкнул McLaren Ханта, и тот, пролетев поперек трассы, врезался в Lotus Петерсона. Автомобиль Ронни отскочил к правому отбойнику, зацепив по дороге Surtees Брамбиллы. Из двадцати четырех машин десять угодили в завал.
Итальянские карабинеры оцепили место аварии, и я не смог туда пробиться. И лишь когда Хант вернулся на пит-лейн, узнал, что Петерсон получил серьезные травмы. Я бросился в медицинский центр автодрома, куда вскоре привезли Ронни. Он был в сознании, но у него были раздроблены ноги и немного обожжены плечи и грудь. "Не оставляй меня, Проф”, – прошептал Ронни. Он боялся, что я не поеду с ним в больницу. На носилках мы перетащили его к вертолету, но я был вынужден остаться на трассе. Скоро должны были дать второй старт, к тому же в той аварии кроме Ронни пострадал еще и Брамбилла.
Как только закончилась гонка, я отыскал Андретти и Колина Чэпмена и мы отправились в Милан. Вертолет улетел сразу после финиша, так что нам пришлось пробиваться по запруженной автомобилями Монце на машинах. Мы потеряли кучу времени, а когда наконец добрались до госпиталя, у дверей нас уже ждала огромная армия репортеров. Ронни сделали переливание крови, но он все еще был на операционном столе, и меня пригласили присоединиться к группе хирургов. Взглянув на рентгеновские снимки, я насчитал 27 переломов… Когда после операции Петерсона увезли в реанимационное отделение, его менеджер Стефан Свинби позвонил в Монако жене Ронни Барбаре. Будучи уверен, что с ее мужем все будет в порядке, я, как мог, успокоил ее, и мы решили, что в понедельник утром она приедет в Милан. Было около полуночи. Андретти и Чэпмен уехали в Вилла д’Эст эт Комо. А Стефан подыскал нам отель неподалеку от госпиталя. Учитывая все события этого дня, мы покидали больницу в неплохом настроении. Никто из нас даже не догадывался, что случится завтра.
Около четырех утра меня разбудил телефонный звонок. Это был Стефан. Ронни стало хуже. По дороге в госпиталь он рассказал мне, что ночью кто-то позвонил Барбаре и, представившись доктором, заявил, что итальянские врачи убили ее мужа. Мы так и не узнали, кто это был. Но как бы то ни было, Ронни действительно стало хуже. Он не приходил в сознание, начал задыхаться, а искусственная вентиляция никак не могла восстановить уровень кислорода в крови. Рентген показал обширную эмболию легких: крошечные сгустки крови или жира закупорили его кровеносные сосуды. Ко всему прочему у него отказала почка, а неврологическое обследование выявило серьезные повреждения мозга. Посмотрев через офтальмоскоп в его глаза, я обнаружил жировые пробки, заблокировавшие маленькие артерии в сетчатках обоих глаз. Положение было безнадежное. Мы решили сделать запись биотоков мозга. И вскоре она показала, что мозг Ронни уже мертв… Миссис Петерсон так и не успела приехать в больницу к мужу…”

Эхо Монцы

Трагедия в Монце выявила множество недостатков в работе спасательных служб и стала катализатором первой волны борьбы за безопасность в Формуле-1. Чтобы доставить Ронни в медицинский центр в Монце, по разным данным, потребовалось от одиннадцати до восемнадцати минут. И через несколько месяцев на старте позади "формул” появился специальный медицинский автомобиль, сопровождавший гонку первые несколько поворотов. Более активной стала роль самого Уоткинса. 3 октября 1981 года учредили специальную медицинскую комиссию FISA, председателем которой, само собой, избрали Сида.
Не откладывая дел в долгий ящик, Сидней приступил к работе сразу после избрания, прямо в парижской штаб-квартире FISA. По его настоянию в правила FIA внесли некоторые изменения. Необходимо было ужесточить медицинское обследование пилотов перед гонками, улучшить организацию медицинской помощи на трассе и отправки пострадавших в больницу, наконец, просто обновить медицинское оборудование на автодромах. Собственно, на некоторых трассах организаторы и так уже начали перестраивать медицинские центры. В 1979 году новый центр появился в Сильверстоуне, через год – в Брэндс-Хэтче, Имоле и Зольдере. Вскоре их примеру последовали владельцы автодромов в Цельтвеге, Хоккенхайме, Дижоне и Ле-Кастеле. Однако на отдельных трассах, например, в Монце, организаторы Гран При с переоборудованием не спешили, и Медицинской комиссии пришлось поднажать на них. Обязательным стало и присутствие на гонках медицинских вертолетов. "С машинами "скорой помощи”, которые перевозили пострадавших с трасс в больницы, за последние десять лет возникало столько проблем, что иногда доходило до смешного, – вспоминает Сид. – Так, например, когда я еще работал в Уоткинс-Глене, "скорые” однажды вообще не приехали на автодром, потому что им не заплатили за предыдущий год. В 1978 году в Испании машина с травмированным Карлосом Рейтеманном надолго застряла в пробке по дороге в больницу. А в 1969 году, когда в Уоткинс-Глене разбился Грэм Хилл, "скорая” так хитро объезжала пробки, что в конце концов увезла гонщика за двадцать миль от нужной клиники. А с Жаки Иксом приключилась и вовсе анекдотическая история: машина увезла его с трассы, но на полпути выяснилось, что кончается бензин, и Жаки пришлось дать водителю денег на заправку…”
Увы, ни присутствие на трассе вертолетов, ни другие меры, предпринятые Уоткинсом и его коллегами, поначалу не принесли ожидаемого результата. Судьба словно издевалась над ними: сезон 1982 года, первый год работы Медицинской комиссии, ознаменовался огромным количеством аварий и двумя страшными трагедиями: в Зольдере и Монреале.
"Шли последние минуты квалификации Гран При Бельгии, – вспоминает Сидней. – Я сидел в машине "скорой”, как вдруг появились красные флаги. Мы рванули на трассу, и я успел заметить выезжающую с пит-лейн Ferrari Дидье Пирони. Поэтому когда через пару минут мы увидели у отбойника развороченные остатки другой Ferrari, я уже знал – это Жиль Вильнев. Сердце сжалось. И мне вдруг вспомнились слова, сказанные им при нашей первой встрече: "Надеюсь, Проф, ты никогда мне не понадобишься!”
После столкновения с отбойником канадца выбросило из разбитой машины, он получил страшные травмы головы (от удара даже сорвало шлем) и позвоночника. "Подойдя к нему, я ужаснулся: он лежал на траве без ботинок и носков, – продолжает Уоткинс. – Оглянувшись, я увидел стоявшего за моей спиной Пирони. Несколько секунд он смотрел на Жиля, потом развернулся и побрел прочь…” Если в автомобильной аварии с человека срывает обувь, в 99 процентах случаев это означает смертный приговор. Спасти Жиля было невозможно, и через несколько часов он умер в больнице Ловерна. Но на этом ужасы страшного сезона не закончились.
Через месяц после гибели Вильнева на старте Гран При Канады, врезавшись в заглохшую Ferrari Пирони, разбился насмерть молодой итальянец Рикардо Палетти. А еще два месяца спустя на тренировке в Хоккенхайме, наскочив на колесо машины Проста, взлетел в воздух и переломал ноги и сам Дидье.
Сид уверен, что многих аварий 1982 года можно было бы избежать, если бы FISA за год до этого устояла под напором команд и запретила бы использование внутренней аэродинамики. "Автомобили с граунд-эффектом были слишком нервными и непредсказуемыми, – считает Уоткинс. – Когда машина подпрыгивала на неровностях трассы и разрежение под днищем исчезало, автомобиль становился неуправляемым. Конечно, дело не только в конструкции машин. Трагедии в Зольдере и Монреале, так же как и авария в Хоккенхайме, были следствием ошибок гонщиков. Но, избавившись от граунд-эффекта, мы могли бы избежать многих других аварий. Поэтому Комиссия по безопасности настоятельно рекомендовала FISA пересмотреть правила и запретить использование "эффекта земли”.

"Хорошие” годы

Запрет в 1983 году "автомобиля-крыла” действительно принес в гонки Гран При долгожданное облегчение. Несмотря на расцвет эры турбомоторов и головокружительный рост скоростей, за следующие одиннадцать лет во время Гран При Формулы-1 не погиб ни один человек. Позже в своей книге "Жизнь на грани” Сид Уоткинс назовет этот период "Хорошие” (именно так, в кавычках) годы”.
Число аварий в Формуле-1 уменьшилось не очень значительно, но, если верить официальной статистике FIA, пять лет, с 1983 по 1987 год, стали самыми спокойными в истории Формулы-1: "всего” 218 аварий в 79 гонках. И хотя в конце 80-х – начале 90-х годов несколько человек получили тяжелые увечья (вспомните хотя бы аварию Мартина Доннелли в Хересе ’90), более десяти лет судьба хранила жизни пилотов и зрителей, создавая в Формуле-1 некоторую иллюзию безопасности. Но то была лишь иллюзия.

30 апреля – 1 мая 1994 года, Гран При Сан-Марино, Имола
"С некоторых пор мы стали забывать, как опасны автогонки. Имола напомнила нам об этом. И напоминание это было ужасным… В пятницу едва не погиб Баррикелло. На следующий день в повороте "Тоза” разбился Ратценбергер. Когда через несколько секунд после аварии австрийца мы прибыли на место трагедии, мне с первого взгляда стало ясно, что он получил ужасные повреждения. Его зрачки были расширены и не реагировали на свет. Позже наши самые худшие опасения подтвердились: он был безнадежен.
Думаю, в прошлом, когда чуть ли не каждая десятая авария заканчивалась трагедией, у гонщиков с годами вырабатывалась психология солдата. Они знали, что каждую минуту любой из них может погибнуть, и постепенно привыкали к опасности. Иннес Айрленд однажды признался мне, что перед каждым Гран При гадал: выживет он или нет. Но сегодня, когда только каждая трехсотая авария влечет за собой серьезные последствия, все изменилось. Гонщики перестали воспринимать смерть как неизменного спутника своей профессии.
Сенна всегда очень болезненно воспринимал травмы товарищей. И хотя на этот раз после аварии Рацци "Тозу” оцепили, он примчался на машине безопасности и прямо на трассе стал допытываться у меня о состоянии Роланда. Айртон был сильно взволнован и очень возбужден. Мы с Сенной были друзьями, и когда остались наедине, я посоветовал ему пропустить эту гонку. Учитывая то душевное состояние, в котором он тогда находился, это решение казалось мне самым разумным. "Правда, давай уйдем вместе, – предложил я ему. – Ты трехкратный чемпион мира, бесспорно самый быстрый гонщик на планете. Что еще ты хочешь доказать? Давай бросим все и займемся рыбалкой. Я не думаю, что риск стоит свеч”. Айртон помолчал, потом посмотрел на меня твердым, уже спокойным взглядом. "Сид, есть вещи, которые нам не подвластны. Я не могу уйти. Я должен продолжать”, – это были последние слова, которые он мне сказал.
Когда в воскресенье через два круга после рестарта на трассе появились красные флаги и Марио, мой водитель, рванул машину к "Тамбурелло”, я, еще ничего толком не зная, почему-то был уверен: это Сенна… Предчувствие не обмануло меня, и через тридцать секунд в третий раз за уик-энд мне пришлось выполнять эту проклятую обязанность – перерезать ремешок на шлеме гонщика. Мы сняли с головы Айртона шлем – те же симптомы, что были вчера у Роланда: широкие зрачки и никакой реакции… Сразу после гонки я полетел на вертолете в болонскую больницу "Маджиоре”, куда увезли Сенну, но взглянув на томограмму и аппарат, контролировавший биотоки его мозга, понял, что надежды уже нет. Я потерял моего самого любимого друга…”
Айртон погиб. А для живых все повторилось: смерть Сенны и Ратценбергера, как и смерть Петерсона шестнадцать лет назад, вызвала очередной виток борьбы за жизнь. Сида включили в новую комиссию, на этот раз по расследованию причин трагедии. На автодромах снова стали расти зоны безопасности, началась модернизация медицинских центров, с трасс исчезли наиболее опасные повороты. Прошло несколько лет, и воспоминания о черном уик-энде в Имоле поблекли в нашей памяти. В "большом цирке” вновь наступили "хорошие” годы. Для всех, кроме Сида. Профессор Уоткинс не питает больше никаких иллюзий относительно возможности сделать этот спорт абсолютно безопасным. И время от времени его охватывает леденящий душу страх. С некоторых пор профессор боится встречаться с гонщиками перед стартом. Ведь каждая такая встреча может стать последней.

Владимир Маккавеев