Адвокат дьявола

В этот теплый солнечный день прохожих на Миддл Темпл было немного. Лондонцы предпочитали наслаждаться хорошей погодой на лоне природы. Поэтому случайный наблюдатель не мог не обратить внимания на высокого молодого человека – чуть надменная улыбка, безупречные манеры, с иголочки новый костюм – прогуливавшегося неспешным шагом в этой цитадели британского правосудия. Несмотря на солидную оболочку, было в нем что-то, может быть, живой, слегка исподлобья, цепкий взгляд, может быть, несколько более длинные, чем необходимо, каштановые, в рыжину, волосы, что делало его непохожим на обычных обитателей этих мест – преуспевающих юристов с богатой клиентурой. Да и мысли в голове молодого адвоката бродили самые неподходящие: "Старик, а ведь ты можешь застрять здесь лет на сорок! Будешь степенным уважаемым защитником. Или даже судьей. Но тебе придется торчать в суде в такой же вот замечательный денек, парясь в тяжелой мантии. Неужели же нельзя найти на земле занятие поинтереснее?”
Как знать, если бы в этот весенний день 1965 года с утра шел дождь, глядишь, британская юриспруденция не потеряла бы крупного специалиста в области патентного права. А Формула-1 была бы совсем другой.

Униженный и оскорбленный

Красавица леди Мосли, вторая жена сэра Освальда Мосли, назвала мальчика Макс Руфус. Урожденная Диана Митфорд, не чуждая занятий литературой, хоть и не столь известная писательница, как ее сестра Нэнси, посчитала, что латинские имена больше подходят ее сыну, чем банальные Джек, Билл или Дик. Отец, лидер английских чернорубашечников, основавший в 1932 году Британский союз фашистов, не возражал.
Как, однако, не вовремя он появился на свет! В тот день, 13 апреля 1940 года, английские войска, потопив восемь немецких эсминцев, высадились в Норвегии. Через два месяца немцы вошли в Париж. Через три английское правительство обратилось к домохозяйкам с отчаянным призывом сдавать алюминиевую посуду – на строительство воздушного флота. Через четыре, 13 августа, полторы тысячи самолетов "люфтваффе” совершили налет на британские города. Началась битва за Англию. Семью Мосли интернировали на основании знаменитой "Инструкции 18В”, как "личностей, чей арест может быть целесообразен в интересах общественной безопасности или защиты государства”. Не помогло дальнее родство и тесная дружба Дианы с премьер-министром и будущим национальным героем Уинстоном Черчиллем. Ведь в числе добрых друзей леди Мосли значился и Гитлер. "Мы были молоды тогда, – писала Нэнси Митфорд, – смелы и энергичны. И ничего не знали о Бухенвальде”.
Так что детство Макса отнюдь не было безоблачным. И хотя в 1943 году Мосли выпустили на свободу, мрачная тень политической карьеры отца навсегда легла на дальнейшую судьбу его младшего сына. После войны сэр Освальд поспешил увезти родных – с 1950 года они жили, в основном, на борту яхты, курсировавшей по Средиземному морю, время от времени заходя в Портофино или Неаполь, навещая еще одного друга семьи, испанского диктатора генерала Франко, в Мадриде. "Чудная у нас была семья, честное слово”, – скажет Макс много позже. И уже тогда Диана называла сына по-немецки "Энтшлоссенер”. Что означает решительный, непреклонный. А еще – готовый на все.
В 1951 году Макс пошел в школу. Во Франции. Потом учился еще и в Германии, но особых способностей к наукам не обнаруживал. "Из одной школы меня просто выставили, – вспоминал Мосли с улыбкой. – Из-за прискорбного взаимного недопонимания: учитель нашел меня в спальне девочек”.
Впрочем, частные преподаватели не подкачали – Макс поступил в Оксфорд, в один из престижнейших колледжей, Крайст Черч. Здесь он изучал физику и право, попутно решив пройти в президенты весьма влиятельного в университетской среде Оксфордского союза. Зачем? Ведь он прекрасно знал, что его фамилия не может не послужить для оппонентов предметом нападок. "В тот момент я испытывал к политикам полное презрение, – как-то признался Мосли, – считал политику никчемным времяпрепровождением. И тут кто-то из моих знакомых заметил: "Если ты будешь баллотироваться в Союз, тебе там устроят ночь длинных ножей!” На следующий день я, разумеется, подал заявку”. Энтшлоссенер…
Он прошел в секретари – до президента все же недотянул. Но еще раньше, в 1961 году, познакомился со старшекурсником Колледжа святого Петра Робином Хердом. И побывал на автодроме в Сильверстоуне.
Автогонки Мосли покорили. Но не бешеными скоростями, постоянным риском – хотя за восемь лет Макс одержал множество побед в любительских, потом и в профессиональных, состязаниях – а совсем другим. "Помню, после финиша самых первых моих тренировочных заездов, – вспоминал Мосли, – участники столпились у доски, где вывешивались результаты. И тут я услышал: "Мосли. Не родственник ли Альфа Мосли, который строит гоночные кузова?” И подумал тогда – я нашел, наконец, мир, в котором никто не знает Освальда Мосли”.

Этот новый мир

Окончив университет, Макс совсем недолго проработал практикующим адвокатом. В конце концов автогонки пересилили. В 1966–1967 годах он стартовал за рулем спортивных машин Mallock U2 в британском первенстве Clubman’s и, хотя чемпионом не стал, одержал несколько побед, не раз устанавливая рекорды круга. А в следующем сезоне оказался в Формуле-2. Однако выступления за команду Фрэнка Уильямса в европейском чемпионате и за London Racing Team в британском успеха не принесли. Лучший результат – девятое место в Гран При Мадрида на испанской Хараме.
Правда, 7 апреля в Хоккенхайме он обошел самого Грэма Хилла. Но финишировал лишь десятым и не слишком обольщался: "Я помню, как достал его и обогнал – это один из лучших моментов в моей гоночной карьере. Но мокрую трассу шины Lotus держали гораздо хуже, чем покрышки моего Brabham. Так что дело отнюдь не в мастерстве. Я никогда не был особенно хорошим пилотом”.
Тренировка на лондонском автодроме Кристал Пэлас, где через пару месяцев проходил четвертый этап европейской серии, лишь подтвердила столь скромную самооценку. Мосли уступил лучшему времени круга, который лидеры проходили менее чем за минуту, 14 секунд. И хотя соперниками Макса были тогда такие асы, как Стюарт, Риндт, Амон, Бельтуаз, Пескароло, Белл, Редман, Икс, он все же выглядел бледно даже на фоне своих товарищей по команде – Джонатана Уильямса, Сэма Брауна, Криса Ламберта, не говоря уже о заводском пилоте "железного Фрэнка” Пирсе Каридже.
Тем не менее, через год, в апреле 69-го, Мосли снова вышел на старт этапа европейского чемпионата Ф-2. Но во время гонки по Северной петле Нюрбургринга сломалась подвеска, машина вылетела с трассы прямо на автостоянку, чудом никого не убив. Макс отделался тогда легким испугом и, починив свой Lotus 59, отправился на тесты в Снеттертон. А там срезало передний тормозной диск. "Я был сыт по горло, – говорил Мосли. – Отправил машину обратно Колину Чэпмену, и он продал ее каким-то немцам. Стало очевидно, что чемпионом мира мне не стать”.
"В этом весь Макс, – отзывались об этом решении его друзья. – Если он не может быть первым в каком-то деле, он не желает больше о нем слышать”. Тем не менее нельзя не вспомнить высказывание самого Мосли: "На старт моей первой гонки Ф-2 в апреле 1968 года вышел 21 гонщик. В июле трое из них были мертвы…”
В 29 лет Макс, однако, и не думал возвращаться к размеренной и абсолютно безопасной жизни преуспевающего адвоката. Он только что познакомился с Аланом Ризом и Йохеном Риндтом – "конюшня” Уильямса располагалась совсем недалеко от помещений Winkelmann Racing, за которую выступали эти ребята – и мало-помалу проникся идеей организовать собственное дело. Но это будет не обычная гоночная команда.

Как закалялся Макс

Когда сэр Освальд услышал, что его сын окончательно забросил адвокатуру и на паях с тремя приятелями открывает фирму по выпуску гоночных автомобилей, он спокойно произнес: "Вы почти наверняка обанкротитесь. Но это станет хорошей тренировкой перед серьезным делом, которым ты займешься позже”.
На склоне лет Мосли-старший, прошедший в парламент от консерваторов, затем пересевший на скамьи лейбористов, прежде чем поддаться гитлеровской демагогии, оказался хорошим пророком. "С первого же дня наш бизнес был финансовым тупиком, – признался Макс 20 лет спустя. – Мы никак не могли ни собрать достаточный капитал, ни получить хорошую прибыль. Поэтому все что мы делали, следует рассматривать в контексте хронического отсутствия наличных”.
Первый год завершили с прибылью в две тысячи фунтов стерлингов только благодаря доброму совету Уолтера Хайнза из лондонского отделения Ford. Когда он узнал, что четверо приятелей предложили Кену Тирреллу три March 701 по шесть тысяч фунтов, только рукам развел: "Девять, не меньше! Иначе прогорите”. Если бы не Хайнз, горе-бизнесмены не досчитались бы двадцати тысяч.
Так Мосли превратился в бухгалтера, словно цербер охранявшего каждый пенс от посягательств расточительных партнеров. Без всяких угрызений совести он избавился от гонщика экстра-класса Криса Амона. "Поймите меня правильно, – убеждал он Херда, Риза и Коукера, – Крис мне нравится, он очень хороший водитель. Но Амон стоит нам кучу денег, а ничего не приносит взамен. Если же мы включим в команду Зифферта, то получим 34 тысячи фунтов чистой прибыли в год!”
Именно Макс договорился с Alfa-Romeo о бесплатных поставках совершенно никчемных моторов в 1971 году. И он же упрекал Херда, когда тот заручился поддержкой маститого инженера Фрэнка Костина при конструировании March 711: "Робин заключил с Фрэнком самое поразительное соглашение, которое мне приходилось видеть. Размер вознаграждения в нем напрямую зависел от… аэродинамической эффективности машины! Это породило бесконечные трудности”.
Но гораздо больше раздражал Макса другой его компаньон – Риз. Ведь у Алана был собственный опыт руководства гоночной "конюшней” – под его началом Winkelmann Racing выиграла два британских чемпионата Ф-2 и четыре этапа европейского первенства. Однако Мосли совсем не волновала романтика Больших Призов, магия бизнеса занимала его куда больше: "Если мы могли начать в сентябре с пустого гаража и без единого пенса, а в следующем марте очутиться в первом ряду на старте этапа чемпионата мира, каждый мог убедиться, что ничего волшебного в этой Формуле-1 нет”.
Избавившись от Риза, Макс продолжал извлекать деньги из фабрикантов игрушек и мебельных фабрик, заводов по производству жилых прицепов и инструмента, шинных, масляных и кофейных компаний, а также богатых самонадеянных молодых людей, желавших попробовать свои силы в "королевских автогонках”. Все это немного напоминало ярмарочный аттракцион с девизом "Эх, прокачу!”. И зазывалой в нем был именно Мосли. Нечего и говорить, что со своими гонщиками Макс никогда особенно не церемонился: едва кто-то начинал капризничать, как тут же получал лаконичное предупреждение – на твое место найдется много желающих.
И хотя совладелец March весьма уважал и водительское мастерство Амона, и талант такого наивного поначалу Ронни Петерсона ("Он был единственным пилотом из всех, кого я знаю, кто понимал, как мы рискуем, подписывая трехлетний контракт с абсолютно неопытным гонщиком”), истинное его восхищение вызывали лишь удачные сделки. "Beta финансировала всю программу 1975 года для Брамбиллы, – вспоминал он неожиданные успехи середины 70-х. – И мы платили ему разумный гонорар. Но конечно, Витторио и близко не получал тех астрономических сумм, к каким привыкали тогда лидеры. Ведь Beta была небольшой, хотя и очень эффективной компанией, в которой работало всего 300 человек”.
Разумеется, долго так продолжаться не могло: выпуск машин "младших Формул” приносил устойчивую прибыль, так зачем лезть из кожи вон, поддерживая на плаву команду в чемпионате мира? Ради номинальной прибыли в считанные тысячи фунтов? Или сомнительной славы аутсайдера Формулы-1? Тем более что Мосли всегда был достаточно обеспеченным человеком. Нет, не финансовый триумф нужен был ему в том обществе, что когда-то столь круто обошлось с его семьей. Вплотную приблизившись к сорока, он задумался было о политике, которую недавно так презирал.
В конце 1977 года Макс Мосли продал принадлежавшие ему акции March. И вскоре началось его сотрудничество с Экклстоуном.

Встретились два одиночества

Что было у них общего? Как могли сойтись и подружиться два столь разных человека? Аристократ, выпускник Оксфорда, чьи безупречные манеры и чуть надменную улыбку не смогли вытравить ни бесшабашная атмосфера гоночного братства, ни долгие сезоны скрупулезных поисков наличных. И вышедший из самых плебейских кварталов английской столицы торговец запчастями, из которого никакие миллионы, никакая власть никогда не выбьют свободный дух истинного кокни. Вот что сказал однажды по этому поводу сам Мосли: "В глазах английского истеблишмента мы с Берни оба были аутсайдерами. Что из того, что оказались мы в таком положении по разным причинам – я из-за отца, он из-за своего происхождения. Ход мыслей Берни исключительно оригинален. Я, в силу своего традиционного образования, обладаю гораздо более тривиальным складом ума. Но вместе мы составляем весьма грозную комбинацию”.
В справедливости этих слов очень скоро убедились чиновники Международной автоспортивной федерации (FISA). Став юрисконсультом FOCA и правой рукой ее президента Экклстоуна, Мосли, опираясь на поддержку могущественного союзника, повел непримиримую войну за обладание верховной властью в Формуле-1. Берни хорошо разглядел в чемпионате мира золотую жилу, Макс должен был застолбить участок с юридической стороны.
Все средства в этой войне были хороши – дисквалификации, забастовки, настоящий, прямо-таки по Маклину, шпионаж, обвинения президента FISA Балестра (подумать только!) в сотрудничестве с фашистами. И в конце концов – вода камень точит – проиграв несколько битв, Берни и Макс выиграли кампанию: сначала Мосли удалось устроить на место председателя одной из важнейших комиссий FISA, затем выбрать ее президентом. А вскоре последовала и реформа Федерации, и вся власть в автогоночном мире сосредоточилась в руках Мосли и его всесильного заместителя Берни Экклстоуна.
Сегодня бессмысленно рассуждать о том, хорошо это или плохо. "Формула-1 вышла из стадии, так сказать, антрепренерства 50–70-х годов и вступила в новую фазу – административную, управленческую”, – говорит Мосли. "Глупо и опасно, что законы в Формуле-1 диктуют люди, далекие от автоспорта”, – возмущается экс-чемпион мира Жак Вильнев. И как когда-то Петерсон, Амон или Жарье тут же получает от президента лаконичное предупреждение – будешь капризничать, отправишься обратно в Америку, вон сколько желающих на твое место!
Проходит год-другой, глупость ежегодной чехарды в технических требованиях становится очевидной, и президент Мосли – чуть надменная улыбка, безупречные манеры, элегантный костюм – по-иезуитски хвалит давно усмиренного строптивца: "День, когда вас начнет задевать критика, будет означать, что вы стали слишком стары. Замечательно, что Жак так говорит. Многие думают то же, но боятся высказываться из политических соображений. А он не боится. И с точки зрения развития всего автоспорта это хорошо”.

Не удивительно, что жалкие попытки менеджеров команд возмутиться диктатом "грозной парочки” всегда кончаются поражением. Берни опутал их липкой финансовой паутиной, проценты от телетрансляций приносят им всем – и победителям и побежденным – миллионы долларов и фунтов вне всякой зависимости от исхода гонок. "Время от времени команды говорят: "Вы не должны этого делать!” – забавляется Мосли. – Они просто не понимают политической ситуации”.
Какие команды! Даже матерые политики из Европейского союза, попытавшись было подчинить себе Макса и Берни, быстро обожглись. Мосли не забыл ни одного параграфа, ни одного прецедента, что изучал когда-то в Крайст Черч. И завалил председателя антимонопольной комиссии ЕС Карела ван Миерта письмами, жалобами, предложениями, требованиями, угрозами. Голландец не поддался. И место несговорчивого чиновника занял итальянский профессор, член совета директоров FIAT. Подумайте только – во главе антимонопольной комиссии один из руководителей крупнейшей монополии Европы! "В случае с Формулой-1, – с горечью заметил год назад ван Миерт в интервью немецкому журналу "Фокус”, – была потрачена куча денег, чтобы вывести меня из игры”.
Формула-1 становится все богаче. Миллионы зрителей, миллиарды долларов. Скорее всего, даже если бы в тот далекий весенний день 1965 года над Лондоном висел промозглый туман и мистер Мосли не поддался вздорным мыслям, то мистер Экклстоун рано или поздно нашел бы себе другого юрисконсульта. Но очень уж способным адвокатом оказался Макс Руфус.

Александр Мельник